– Убийство коллеги вы называете приключением? – холодно спросила Тина, подтягивая ноги.

– Не будем спорить о терминологии. У вас ведь на совести не только этот труп. – Мишка сложил руки на груди и стал раскачиваться с пятки на носок, словно вурдалак над пригвожденной жертвой.

– При чем тут моя совесть? Доктора Чистякова и нашего больного застрелили бандиты.

Мишка наклонился и вкрадчиво прошептал:

– Но кроме них есть и еще одно тело!

Тина непонимающе глянула на него.

– Ах, этого вы еще не знаете. – Он противненько засмеялся. – Некому было вам рассказать… Тот больной с инфарктом, которого вы вчера днем перевели в кардиологию, умер, дорогая моя…

– Не может быть! – открыла рот Тина. – У него на момент перевода была очень приличная гемодинамика. – Она в ужасе потерла рукой лоб. – С ним не должно было ничего случиться! – Сердце быстро забилось, кровь прилила к щекам. – Да отойдите, я встану с вашего дурацкого кресла! – закричала Тина. – Вы меня разыгрываете!

– Ничуть! – холодно сказал Михаил Борисович. – Посмотрите сюда!

Он подал ей руку и открыл дверь в маленькую смежную комнату, а из нее – в еще одну, выходившую в коридор, из которого, в свою очередь, шли двери в два секционных зала. Мишка поманил Тину пальцем. В коридоре стояли каталки. Ризкин подошел к одной из них и приподнял простыню.

– Ваших рук дело, – сказал он Тине. – Не узнаете?

Тина посмотрела и почувствовала, что ей становится трудно дышать. "Спокойно, спокойно, – приказала себе она. – Он меня провоцирует".

– Почему же моих, в конце концов? – спросила она. – Больной ведь умер в кардиологии.

– Про кардиологию разговор особый, – так же вкрадчиво продолжал Мишка, – но между нами, девочками, разве ж это было правильно переводить больного туда через сутки после инфаркта?

– Через сутки после инфаркта некоторые больные уже встают с кровати и сами ходят в туалет, – ответила ему Тина. – Есть история болезни, по ней и будем разбираться.

– О нет, дорогая! – Мишка опять взял Тину под руку и слегка прижал к себе. – Разбираться мы будем в первую очередь по результатам вскрытия! То бишь по результатам моего заключения.

– Которое, как я надеюсь, будет объективным? – Тина вложила в этот вопрос весь сарказм, какой могла.

– Тут многое зависит и от вас, дорогая моя Валентина Николаевна. Друзей мы не обижаем, заметьте, никогда.

– Чего же вы от меня хотите?

– Зачем же так вульгарно? Вспомните, что говорил бессмертный Остап Бендер про друга своего детства Колю Остенбакена и подругу его же детства Ингу Зайонц?

– Я читала Ильфа и Петрова, – холодно сказала Тина.

– Ну так в чем же дело, дорогая? Если вы помните, Коля Остенбакен хотел от подруги любви, а я от вас – всего лишь уважения и привязанности…

– Послушайте, Михаил Борисович, я не люблю подобные разговоры.

– Они вас смущают? Это-то в вас и интересно. – Старый Черт улыбался и рассматривал Тину своим умным, хитрым взглядом. Было видно, что ему разговор как раз доставляет удовольствие.

– Михаил Борисович, вам прекрасно известно, что все в больнице уважают ваши знания, – сказала Тина. – Надеюсь, вы позволите мне присутствовать на секции.

– Вы только про этого больного или про коллегу тоже?

– Патологоанатомы – странные люди, – Тина встала перед Мишкой и прямо посмотрела ему в глаза. – Не воображайте, пожалуйста, будто вы сродни самому дьяволу. В конце концов, и наша, и ваша работа делается во благо больных. – Она сказала это вкрадчиво и сделала паузу перед следующими словами. – Сюда также можно отнести забор роговицы и гипофизов от трупов на продажу без разрешения родственников, – пауза стала похожа на театральную. – Потом из этих материалов делают дорогостоящие лекарства, а они в конечном счете идут на пользу людям.

Мишка даже не моргнул глазом.

– Шпионы кардинала вам дали неверную информацию, – сказал он. – Забор тканей у нас ведется документированно.

– Контора пишет! – Тина решительно тряхнула головой.

– Люблю начитанных женщин, – криво ухмыльнулся Михаил Борисович. – С ними всегда приятно поговорить.

А Тина подумала: "Ах скотина! Ничем тебя не проймешь! Даже намеками на твои противозаконные штучки. Однако пора переходить к делу".

– Так вот, Михаил Борисович, – сказала она. – Я ведь к вам с просьбой. – Она сказала это таким тоном, что ни у кого, кто слышал бы этот разговор, не осталось сомнений, что эта просьба обязательна для исполнения. – Когда к вам в отделение привезут тело нашего коллеги, я прошу поместить его в малой секционной отдельно от других тел и саму секцию осуществить лично, без посторонних. Я имею в виду вашего циника-санитара и студентов.

– Как же это я обойдусь без санитара? – вытаращился на нее Ризкин. Зеленые глаза его заблестели, а ежик на голове просто встал дыбом. – Я сам, что ли, буду тело обмывать-одевать?

– Придут наши доктора и оденут, – строго сказала Тина. – А я все время секции буду сидеть в коридоре, за дверью, и если я вдруг услышу, что ваш санитар будет горланить, как обычно, непристойные песни, курить и плеваться, я войду и лично набью ему морду! А уж если он возьмет с вдовы деньги… Мало ему не покажется! – И Тина, от возбуждения не помня себя, закатала на правой руке рукав халата.

Ризкин во время этого монолога жалостливо смотрел на Тину, видимо, сопоставляя ее размеры и габариты здоровенного санитара, ростом под метр девяносто, ранее работавшего охранником в тюрьме.

– …Я его просто убью! – со страстью закончила Тина.

Ризкин засмеялся, приподнялся на цыпочки и горячо зашептал ей прямо в розовое теплое ухо, еле прикрытое волосами:

– Да не изверги мы, Валентина Николаевна, не изверги! Не думайте так о нас! Сделаем все, как вы захотите!

Он опять поманил ее за собой. Они снова прошли те же маленькие комнатушки, вышли в тот же коридор и вошли в левую дверь. Это и была малая секционная. Тина остановилась и ахнула. Прямо перед ней стояли желтые ботинки доктора Чистякова, а его одежда аккуратной горкой лежала возле ботинок на табурете. На единственном широком металлическом столе секционной она увидела накрытое белым тело. Тина отшатнулась, сморщилась и горестно заплакала. Ризкин крепко схватил ее под руку, чтоб она не упала. Достал чистейший носовой платок и вытер им ее слезы.

– Не надо, Валентина Николаевна, не плачьте. Слезами горю не поможешь, – сказал он серьезно. – Ваши условия соблюдены, не правда ли? И заметьте, были соблюдены еще до того, как вы их озвучили, дорогая! – В голосе его уже не было издевки. Казалось, он ей сочувствует. – Не такие уж мы идиоты, что не можем понять ваших чувств. Мы ведь коллеги.

– Спасибо, – сказала, возвращая платок, Тина. – Пустите меня, я пойду.